Вдруг что-то тряхнуло машину. Штурман и Вася Костин полетели на пол. Матросов больше не слышал сзади себя никаких признаков жизни. В кабине все молчало. Автоматическая пушка Васи Костина не действовала.
Снаружи доносился рев реактивных двигателей; изредка он заглушался резким гавканьем пушек и разрывами снарядов.
Матросов перестал видеть самолеты. Самое скверное, если они теперь окажутся над ним!
— Штурман! Вениамин Валентинович! — спокойным голосом позвал Матросов.
— Слушаю вас, товарищ командир корабля! — послышалось из переговорной трубки.
— Что там у вас случилось?
— В радиорубку попал снаряд. Радиопередатчик выбыл из строя.
— И моя пушка с ним вместе за компанию, — добавил с искусственной бодростью Вася Костин.
Паролет внезапно рванулся вниз. Но это длилось лишь одно мгновение. Обманув истребителей, Матросов снова повел свой корабль вверх.
— Пустить малышей! — скомандовал Матросов.
— Есть пустить малышей! — теперь уже совсем весело отозвался Костин.
С двух черных истребителей, успевших снова повернуть вверх, видели, как от паролета отделились маленькие темные точки и понеслись навстречу третьему истребителю.
Их сначала приняли за обыкновенные воздушные торпеды, но не испугались, так как они проходили далеко в стороне. Ничего не подозревая, третий истребитель мчался прямо на паролет.
Потом произошло неожиданное. С истребителем случилось нечто странное: казалось, он налетел на невидимую стену. Оба крыла его, словно срезанные, отделились, а сам он, завертевшись волчком, быстро скрылся из глаз. Четыре воздушные торпеды — четыре «малыша» — уносили в пространство обрывки металлической сети, уничтожившей истребитель.
Два уцелевших истребителя в замешательстве убавили скорость.
Нескольких мгновений было достаточно Матросову, чтобы снова увеличить расстояние между истребителями и паролетом. Теперь альтиметр показывал двадцать шесть тысяч триста метров.
— Наши боевые ресурсы исчерпаны, — отрапортовал Костин.
Матросов посмотрел в зеркало. Где-то далеко внизу, в исчезающей бездне, он увидел два маленьких истребителя.
— Враги уходят, — сказал он.
— Трусливые шакалы, — отозвался Костин.
— Вася, смени меня, — попросил Матросов.
— Есть сменить!
Второй пилот занял место в кабине. Матросов передал ему управление, а сам прошел к штурману.
— Надо дать знать в штаб перелета, — сказал он.
— Так ведь радио уничтожено, — начал было штурман, но спохватился. — Ах, ты имеешь в виду игрушку этого профессора?
— Да, которую мы испытывали над Южным полюсом, радируя на обратной волне.
— Пригодится, — согласился штурман, приводя себя в порядок после встряски. Он был щепетилен к своей внешности, носил подстриженные усики и одевался с подчеркнутой претензией.
— Передашь радиограмму на отраженной волне, — сказал Матросов, садясь за столик и доставая бланк.
Вошел профессор Стоценко.
— Могу порадовать вас, друзья мои. У меня все в полном порядке. Но подумать только, какое варварство!
— Да, еще немного, и я проиграл бы сразу три соревнования, — улыбнулся Матросов, дописывая донесение.
— Это почему же три, разрешите узнать?
— Командир корабля имеет в виду, что первое соревнование у него было с истребителями, — с шутливой серьёзностью начал объяснять штурман. Матросов кивнул.
— Ну, а вторые два соревнования выходят за пределы его служебной деятельности. В одном из них он противопоставляет наш перелет одной скромной диссертации на звание доктора физики…
— Ах, вот как? — изумился профессор.
Матросов покраснел, как уличенный мальчишка. Напрасно он делал знаки штурману, тот неумолимо продолжал:
— И, наконец, последнее соревнование, без которого наш командир с его физическими данными обойтись не может, это комплексный бег. Советую, профессор, побывать на стадионе. Там будет развенчан чемпион комплексного бега, который когда-то входил в одну из ребячьих ватаг, руководимых заклятым противником Дмитрия…
Матросов сердито передал штурману бланк.
Профессор Стоценко, протирая очки, старался разобраться в том, что говорил штурман. Очевидно, тот просто шутил. Какие же, однако, удивительные люди эти летчики! О жестоком бое, от которого у профессора только сейчас начали трястись колени, летчики не сказали ни слова…
Когда Матросов и его товарищи заканчивали еще только первую половину своего перелета, Москва засыпала. Все реже мчались по гладкому асфальту бесшумные машины. Поредел сплошной движущийся монолит. Теперь можно было разглядеть каждый из мчащихся каплевидных экипажей.
Еще тише, чем днем, стало на московских улицах. Неугомонный шорох мягких шин, напоминающий шум отдаленного водопада, превратился в мерно следующие друг за другом свистящие, вмиг нарастающие и спадающие звуки.
Смолкли и голоса пешеходов. По галерейным тротуарам, поднятым до уровня второго этажа, быстро проходили одинокие фигуры. Изредка они останавливали друг друга, потом с деловитой озабоченностью спешили дальше.
По галерее, повернув с Кузнецкого моста на Петровку, задумчиво опустив голову, шла девушка. Походка у нее была легкая, но при ходьбе она размахивала руками, хотя руки у неё были заняты: в одной была сумочка, в другой — кулек с апельсинами, которые она, по-видимому, боялась рассыпать. И все же не удержала их: один выпал из разорвавшегося кулька и покатился вперед. Тогда, все такая же задумчивая, она ловко поддела его носком и покатила перед собой. В ее движениях чувствовались пластичность и точный расчет. Желтый шарик словно сам касался ее ноги, не приближаясь к краю галереи.